Валландер прекрасно помнил, что он тогда ответил Мартинссону – оккультизм и стремление уйти от мира всегда расцветают в периоды экономической депрессии. Когда-то они сидели на балконе у Рюдберга и обсуждали знаменитую Сала-лигу. [8] Они сошлись на том, что слепая вера в магический круг, объединявшая участников банды, могла возникнуть только в годы депрессии – ни раньше, ни позже.

Сейчас мы, может быть, приближаемся к тридцатым годам, подумал Валландер. Особенно по части жестокости.

– То, что ты обнаружила, очень важно, – сказал он, – и, я думаю, нам нужна помощь. В Главном полицейском управлении есть люди, специализирующиеся на современных сектах. Надо запросить и США – что они знают об этих «Divine Movers». Но прежде всего мы должны заставить заговорить ребят, даже если они будут принуждены выдать свои тайны.

– Они приносят присягу, – сказала Анн-Бритт, листая папку. – После принятия присяги полагается съесть кусок сырой лошадиной печени.

– Кому они присягают?

– Здесь, в Швеции, наверное, Лене Норман. Присягали.

Валландер задумчиво покачал головой.

– Но ведь она же мертва? Как же так – она же сама была руководителем шведского отделения секты… как она могла нарушить присягу молчания? А у нее есть преемник?

– Не знаю. Может быть, узнаем, когда внимательно прочитаем все, что в этих папках.

Валландер встал и поглядел в окно. Любительница загара все еще лежала на газоне у подъезда. Он вдруг вспомнил женщину из кафе под Вестервиком. Как ее звали? Ему пришлось как следует порыться в памяти, прежде чем он вспомнил: Эрика. Ее звали Эрика. Вдруг ему очень захотелось ее увидеть.

– Может быть, не стоит намертво привязываться к твоей теории, – вяло заметил он. – Нельзя забывать и другие версии.

– Какие – другие?

Он промолчал. Ответ был и так ясен. У них нет никаких версий, кроме единственной – псих-одиночка. Теория, всегда появляющаяся на свет божий, когда не за что зацепиться.

– В твоей картине нет места для Сведберга, – сказал он. – Не могу представить себе Сведберга активным членом реинкарнационной секты. Сведберг, наряжающийся в панталоны с бантами? Сведберг, приносящий присягу? Поедающий лошадиную печень? Это невозможно. Хотя, конечно, Сведберг был не совсем таким человеком, как нам казалось.

– А ему и не надо было быть напрямую связанным с этими играми, – сказала Анн-Бритт. – Но что-то он о них знал.

Валландер отвлекся – снова вспомнил Вестина, морского почтальона. Что же он такое сказал, пока они плыли на этом катере?

Он попросил Анн-Бритт повторить сказанное и долго думал, прежде чем ответить.

– Конечно, может быть и так – допустим, Сведберг прямого отношения к ним не имел, находился где-то на периферии. Он встречает кого-то, связанного с этой сектой. Скажем, тайна нарушена, и секта посылает убийц, чтобы наказать виновных. Сведберг обеспокоен. Он боится, что оправдаются его худшие опасения. И тогда его путь пересекается с этой таинственной личностью еще раз, и он погибает.

– Звучит не особенно правдоподобно.

– А то, что четверо молодых людей зверски убиты – правдоподобно? Что убит полицейский – правдоподобно?

– А где люди берут лошадиную печень? – спросила Анн-Бритт. – Может быть, стоит связаться со сконскими бойнями?

– Собственно говоря, нам нужно знать только одно. Как и в любом сложном следствии. Ответ на один-единственный, верно поставленный вопрос – и тогда информация хлынет на нас лавиной.

– Кто стоял за дверью Сведберга?

Он кивнул:

– Именно. Ответим мы на этот вопрос – значит, ответим на все остальные. Кроме одного – о мотиве. Каков мотив преступления? Но и это мы поймем, если размотаем весь клубок.

Валландер вернулся к столу и сел.

– Ты говорила с датчанами по поводу этой таинственной Луизы?

– Завтра пошлем фотографии. По-видимому, датская пресса широко освещает всю эту историю. И не только датская – во всей Европе. И даже в США. Лизе сегодня ночью позвонили из одной техасской газеты.

– Раньше звонили мне, – с иронией сказал Валландер. – «Экспрессен» без четверти три, «Афтонбладет» в половине четвертого. Или наоборот.

Он поднялся со стула.

– Эту квартиру надо прочесать основательно, – сказал он. – И подвал и чердак. Сейчас, я думаю, от меня больше толку в Истаде. А насчет секты надо как можно быстрее выйти на Интерпол и связаться с американцами. Мартинссон будет в восторге от такого поручения.

– Он мечтает быть агентом ФБР в Америке, а не рядовым сыщиком в Истаде.

– Все мы мечтаем, – сказал Валландер, пытаясь защитить Мартинссона, но получилось неуклюже.

Он стал собирать со стола папки. Анн-Бритт принесла из кухни пластиковые пакеты. Уходя, они задержались в тесной прихожей.

– У меня все время чувство, что я что-то проглядел, – посетовал Валландер. – Мы все говорим и говорим о точке пересечения. Где-то она должна быть. И мне все время кажется, что она у меня перед носом, а я ее не вижу. Что-то такое говорил Вестин…

– Кто это – Вестин?

– Морской, вернее, островной почтальон, развозит на катере почту по архипелагу. Мы стояли в рубке, говорили, и он что-то такое сказал. А вот что – не могу вспомнить.

– Возьми да позвони ему.

– Он почти наверняка и сам не помнит.

– Даже если и не помнит, все равно вдвоем вам легче будет восстановить разговор. Даже просто услышать его голос, и то будет легче вспомнить.

– Может быть, ты и права, – сказал Валландер с сомнением. – Я ему позвоню.

И тут же вспомнил еще один телефонный звонок.

– А что с этим лже-Лундбергом? С тем, кто звонил по телефону в больницу, спрашивал, как себя чувствует Иса?

– Я передала это дело Мартинссону. Мы поменялись какими-то поручениями, какими именно – не помню. Я занялась тем, чего он не успел, а он пообещал поговорить с сестрой в больнице.

Валландер почувствовал в ее словах скрытое недовольство. Они просто физически не успевают справляться с поручениями.

– Сегодня приедет подмога из Мальмё, – примирительно сказал он. – Они, наверное, уже в Истаде. Знакомятся с делом.

– Скоро все упрется в тупик. Некогда подумать, некогда сесть и привести в порядок мысли, проконтролировать, не забыл ли ты что. Кто захочет идти в полицейские, если единственное, что от нас требуется, – умение побыстрее схалтурить?

– Никто, – согласился Валландер, взял пакеты и поспешил уйти.

Женщины на газоне уже не было. Он поехал назад в Истад. На что указывают находки в квартире Лены Норман? Что эти пирушки были лишь частью чего-то куда более серьезного и тайного?

Он вспомнил, как несколько лет назад с Линдой случилось нечто вроде религиозного кризиса. Это произошло сразу после его развода с Моной. Линда, как, впрочем, и он сам, совершенно не знала, куда себя девать. Он стоял перед ее дверью и слушал, как она что-то бормочет – молится, как он считал. Потом он нашел в ее комнате несколько книг по сайентологии и забеспокоился всерьез. Пытался говорить с ней, но разговора не получалось. Наконец, этим вопросом занялась Мона. Он так и не узнал, о чем Линда говорила с матерью, но в один прекрасный день бормотание за дверью прекратилось. Она вновь занялась подготовкой к своей будущей профессии, как она тогда ее себе представляла – реставратора мебели.

От воспоминаний по спине пошли мурашки. Многие секты, возникшие в последние десятилетия, отличались превосходной организацией и жесткой дисциплиной. Религия и оккультизм стали товаром, таким же, как и все остальное. Отец его всегда с презрением говорил об этих ловцах человеческих душ. Потерявшие душевное равновесие люди попадаются в сети лжепророков и бьются в них, пока не погибнут.

Может, и правда – решение всех загадок находится в этих папках на заднем сиденье?

Валландер нажал на газ. Надо спешить.

Первое, что он сделал по приезде в полицию в Истаде, – нашел Эдмундссона и вернул ему долг. Потом прошел в комнату для совещаний, где Мартинссон знакомил приехавших из Мальмё полицейских с деталями следствия. С одним из них, шестидесятилетним следователем по имени Рюттер, Валландер встречался и раньше, двоих других видел впервые. Он поздоровался и вышел. Из-за разницы во времени звонить в Америку сейчас было бессмысленно, поэтому он только попросил Мартинссона зайти к нему попозже. Пошел в свой кабинет и начал просматривать папки, найденные в квартире Лены Норман в Лунде. Бумаги были в основном на английском, ему приходилось то и дело открывать словарь. Это оказалось очень утомительно, и у него разболелась голова. В начале двенадцатого, когда он прочел примерно половину, в дверь постучал Мартинссон. Он был очень бледен, глаза ввалились. Интересно, подумал Валландер, а я-то сам как выгляжу?